Сжигая за собой мосты,
Срывая маски,
Уничтожая нотные листы
С пролитою на них безумства краской.
В камин, в огонь, и сердце следом,
Чтоб раскололось, наконец, до дна,
Чтоб по оконному стеклу вдруг расплескалось небо,
И чтоб насытиться грозою до пьяна.
В крови сплетаются аккордов острия
И режут, режут, рвут шальной изменой,
Изменой собственному скомканному «Я».
«Я не люблю…», «Я не хочу…», «Я ненавижу…» –
Еще фальшивей не звучало никогда. –
«Я не позволю…», «О мой Бог, пусть не увижу
Его ненастные губящие глаза.
Будь проклят ты за то, что я отравлен…
За то, что не могу иначе жить…
Я думал раньше, что лишь я
Божественности равен…
Но ты…но ты…», – как хочется завыть.
Схватить и вырвать голос, с корнем, с мясом,
Чтоб захлебнуться в собственной крови…
С безумным хрипом в сумасшедшем вальсе
Под музыку его в тартар уйти.
Так ненавидеть и любить еще не смели,
Так чье-то имя проклинать и умолять,
Молиться лишь ему и верить, верить,
Что вдруг удастся его гений растоптать.
С какой бы жаждой наступить на позвоночник,
Услышав сладостный хрипящий звук в ответ.
О эта страсть сухой горячей ночью –
Лишь захлебнуться, выпивая мертвый свет.
И чтоб не вынырнуть обратно из кошмара,
Чтоб стать давлением и пульсом звездных вен,
И чтоб ему всей боли было мало,
Чтоб для него создал он Реквием.
Чтоб посвятил все ноты, без остатка,
Чтоб в звуках рвалось тихое «Вернись»,
И скрипкой нежно – как по коже, гладко,
Чтоб до мурашек и восторгом ввысь.
До крика «Ненавижу», до «Люблю»…
«Да, Моцарт, да, я болен, я безумен…
Но в музыке своей я лишь тебя творю,
Я гибну, гибну, на тебе замкнутый.
Ты идол ненавистный мой, ты враг,
Ты так губителен, что не спасает даже время,
Но не дождешься ты покорный белый флаг…
Я покорю тебя, я скину это бремя.
Отравленные губы… что ж, пускай…
Не отрываться, ни на миг не отрываться
И слизывать шальной горячий рай,
Желая раствориться в нем, остаться.
Скользить по коже медленною пыткой,
Сцеловывая стоны и глотая крики,
У жадных губ сейчас всего одна попытка:
Отдать все тело сладости безликой.
Ты выгибаешься и прижимаешь ближе,
Чтоб ни единого пространства между нами,
А я лишь хрипло умоляю: тише-тише
И двигаюсь в синхроне с небесами.
Схожу с ума, не в силах оторваться,
Остановиться для меня подобно смерти,
Я начинаю гибнуть, забываться,
В твоих руках я плавлюсь хрупкой медью.
Сцеловываю с шеи ритмы пульса,
Шальная дрожь – и ты кричишь в экстазе.
О сладкий гений, бойся меня, бойся,
Я не терял себя вот так еще ни разу.
О Боже, Боже, Вольфганг, что со мною?
Я душу продаю твоим объятиям,
Я слышу музыку свою, когда с тобою,
Я вновь рождаюсь, умирая на распятии.
Так сильно ненавидеть позволяешь
С улыбкой, от которой я дрожу…
И знаешь ведь, о да, прекрасно знаешь,
Как невозможно по тебе с ума схожу.
Я твой Сальери, твой, а ты мой Моцарт,
И между нами проклята игра.
У нашей музыки неутолимый голод,
Но я хочу, чтоб так было всегда.
Я б отравил тебя собою до безумства,
Но ты опередил меня, и я молю:
Пусть наша ненависть останется тем чувством,
В котором с губ срывается «Люблю».
Срывая маски,
Уничтожая нотные листы
С пролитою на них безумства краской.
В камин, в огонь, и сердце следом,
Чтоб раскололось, наконец, до дна,
Чтоб по оконному стеклу вдруг расплескалось небо,
И чтоб насытиться грозою до пьяна.
В крови сплетаются аккордов острия
И режут, режут, рвут шальной изменой,
Изменой собственному скомканному «Я».
«Я не люблю…», «Я не хочу…», «Я ненавижу…» –
Еще фальшивей не звучало никогда. –
«Я не позволю…», «О мой Бог, пусть не увижу
Его ненастные губящие глаза.
Будь проклят ты за то, что я отравлен…
За то, что не могу иначе жить…
Я думал раньше, что лишь я
Божественности равен…
Но ты…но ты…», – как хочется завыть.
Схватить и вырвать голос, с корнем, с мясом,
Чтоб захлебнуться в собственной крови…
С безумным хрипом в сумасшедшем вальсе
Под музыку его в тартар уйти.
Так ненавидеть и любить еще не смели,
Так чье-то имя проклинать и умолять,
Молиться лишь ему и верить, верить,
Что вдруг удастся его гений растоптать.
С какой бы жаждой наступить на позвоночник,
Услышав сладостный хрипящий звук в ответ.
О эта страсть сухой горячей ночью –
Лишь захлебнуться, выпивая мертвый свет.
И чтоб не вынырнуть обратно из кошмара,
Чтоб стать давлением и пульсом звездных вен,
И чтоб ему всей боли было мало,
Чтоб для него создал он Реквием.
Чтоб посвятил все ноты, без остатка,
Чтоб в звуках рвалось тихое «Вернись»,
И скрипкой нежно – как по коже, гладко,
Чтоб до мурашек и восторгом ввысь.
До крика «Ненавижу», до «Люблю»…
«Да, Моцарт, да, я болен, я безумен…
Но в музыке своей я лишь тебя творю,
Я гибну, гибну, на тебе замкнутый.
Ты идол ненавистный мой, ты враг,
Ты так губителен, что не спасает даже время,
Но не дождешься ты покорный белый флаг…
Я покорю тебя, я скину это бремя.
Отравленные губы… что ж, пускай…
Не отрываться, ни на миг не отрываться
И слизывать шальной горячий рай,
Желая раствориться в нем, остаться.
Скользить по коже медленною пыткой,
Сцеловывая стоны и глотая крики,
У жадных губ сейчас всего одна попытка:
Отдать все тело сладости безликой.
Ты выгибаешься и прижимаешь ближе,
Чтоб ни единого пространства между нами,
А я лишь хрипло умоляю: тише-тише
И двигаюсь в синхроне с небесами.
Схожу с ума, не в силах оторваться,
Остановиться для меня подобно смерти,
Я начинаю гибнуть, забываться,
В твоих руках я плавлюсь хрупкой медью.
Сцеловываю с шеи ритмы пульса,
Шальная дрожь – и ты кричишь в экстазе.
О сладкий гений, бойся меня, бойся,
Я не терял себя вот так еще ни разу.
О Боже, Боже, Вольфганг, что со мною?
Я душу продаю твоим объятиям,
Я слышу музыку свою, когда с тобою,
Я вновь рождаюсь, умирая на распятии.
Так сильно ненавидеть позволяешь
С улыбкой, от которой я дрожу…
И знаешь ведь, о да, прекрасно знаешь,
Как невозможно по тебе с ума схожу.
Я твой Сальери, твой, а ты мой Моцарт,
И между нами проклята игра.
У нашей музыки неутолимый голод,
Но я хочу, чтоб так было всегда.
Я б отравил тебя собою до безумства,
Но ты опередил меня, и я молю:
Пусть наша ненависть останется тем чувством,
В котором с губ срывается «Люблю».
-
-
13.01.2015 в 16:48